Сегодня День ракетных войск и артиллерии и, соотвественно, дата начала Сталинградской операции. Когда я учился в училище, каждый год в этот самый день наши соседи - "шурупы", как мы называли курсантов зенитно-ракетного училища, пытались переплыть широкую и морозную Которосль. Но эта история не о них, не об артиллериии и не о ноябре. Наоборот, дело было жарким июнем, вместо ракет и гаубиц были нож и брючный ремень, а заплыв заменили пробежкой по центру Ярославля.
С П А С Е Н И Е
Это было в самом начале девяностых… До выпуска из военного училища оставалось шестнадцать дней. Редакторы взводных «боевых листков» писали в это время: «В самом разгаре подготовка к госэкзаменам», но для нас - курсантов последнего, четвертого курса «разгар» заключался только в упорной и обреченной на провал борьбе с самим собой. Июньское солнце вытягивало остатки последних сил, морило и наводило на не способствующие даче госэкзаменов мысли о скорой свободе. Каждое утро самоподготовка в нашем взводе заканчивалась через полчаса после начала – сразу после того, как ушастый и красноносый Шура Большелапов начинал отбивать ботинком хитовую тогда мелодию «Посмотри в глаза, я хочу сказать…». Через пару минут ломался замкомвзвода. С гранатным хлопком закрывая толстенную «Политэкономию», он командовал «Выходи строиться», и взвод строевым шагом направлялся к тыловому КПП. Дежурный безропотно выпускал выпускников, на спортгородке мы останавливались, замкомвзвода произносил одну и ту же сакраментальную фразу «В 14 часов все здесь», после чего курсанты неторопливо расходились в стороны. Большая часть, лениво позевывая, выходила на набережную Которосли и, расположившись за кустами, скрывавшими их от обозрения из корпусов училища, мирно засыпала на бережку. Остальные разбредались направо – к женскому общежитию №1 пединститута, и налево – к общежитию № 3 того же института – не менее женскому.
В тот день все началось как обычно. Лениво летел тополиный пух, Большелапов большим ботинком со слегка загнутым, как у Ленина в советских фильмах, мыском выколачивал мелкую дробь песенки Ветлицкой. Традиционно не выдержал замкомвзвода. Запальчиво схлопнулась «Политэкономия», но когда мы вышли на спортгородок, привычный ход событий нарушился. Ко мне подошел Лёха Пузатый и предложил отправиться в город:
- Понимаешь, родители денег прислали. Надо сходить на Главпочтамт, получить.
- Знаешь, шестнадцать дней осталось, - пораздумав, откровенно признался я Лёхе, - сейчас залетим в центре патрулю и всё: в Красную Армию на правах сильно старослужащего. Четыре года отрубили и вместо офицерских погон – солдатские? Я не пойду.
- Ну, как хочешь, - слегка обидевшись, ответил Пузатый и, прихватив вместо меня Большелапова и Олега Иванова, отправился с ними по набережной в сторону почты.
Выспавшись в комнате одной из моих подруг в третьей общаге, в условленное время я вернулся к месту построения. Ни Пузатого, ни Большелапова, ни Иванова не было. Не появились они и на следующем построении – для следования в расположение роты, и на следующем – на обед, и на следующем – перед входом в столовую. Загулявшая троица вернулась лишь в половине четвертого, когда об их исчезновении уже знал командир роты. Кивнув им на место в строю, коротко прокомментировал:
- Не знаю, где вы были, но если вас видели в городе до начала времени увольнений – половины второго, то из училища вы не выпуститесь.
Тут надо пояснить, что для четвертого курса увольнения начинались в десять минут третьего и никакая близость к госэкзаменам, а значит и к выпуску из училища, не могла этого строгого правила изменить. Быть застигнутыми в городе до обеда неизбежно грозило нам, принимая во внимание изощренные дисциплинарные нравы нашего училища, отчислением и отправлением в войска в качестве солдат срочной службы на год.
И без того поникшие, трое наших товарищей заняли свои места и еще глубже втянули головы в плечи. В тот день никто из них так и не сказал ни слова о том, что произошло – редкое молчание интриговало нас всех, но самовольщики держались вместе и в ответ на расспросы только еще больше бычились.
Развязка произошла следующим утром. Навстречу идущей в учебный корпус роте, размахивая руками, как курица крыльями, выбежал комбат:
- Левое плечо вперед! На плац, на место построения! Бегом! Арршш!
Длинная, зеленая колбаса роты вывернула на огромный училищный плац. Выходили другие роты, со всех сторон выбегали на построение батальоны, из-за спортгородка показались школа прапорщиков и солдатский батальон обеспечения. Стало понятно – построение всего училища. Едва мы оказались на месте, Пузатый обернулся ко мне:
- Может, ты вперед встанешь?
Он был бледен и явно подозревал, чем вызвано это неожиданное построение. Меняться было поздно и бесполезно. Я оглянулся на Большелапова. Белый, как гражданская простыня, он стоял в конце строя, зажатый курсантами с двух сторон. Если бы они не подхватили его на руки, он, наверное, упал бы. Особенно после того, как на трибуну вальяжно поднялся начальник училища и бодренько взбежали его замы.
Едва отгремели команды и строй застыл, как растворились огромные ворота училища, выходящие с улицы прямо на плац. На большой скорости через них влетела черная «Волга» с мигалкой и, лихо осадив, остановилась позади трибуны. Где-то за спиной икнул Большелапов.
Начальник училища еще раз скомандовал «смирно» или, как говорили у нас, «снова всех заровнял», и пробасил в микрофон, установленный на трибуне:
- Вчера наши курсанты стали участником инцидента, рассказывать о котором я вам не буду! Потому что о нем вам расскажет начальник Ярославского УВД генерал-майор Торопов!
Большаков в конце строя еще раз громко и отчетливо икнул.
- Передаю слово товарищу генералу, - сказал наш генерал и посторонился, пропуская к микрофону солидного человека в штатском костюме. Откашлявшись, тот громко начал:
- Вчера, трое курсантов вашего училища, находясь в увольнении…
Сзади отчетливо послышалось оптимистичное «Гы». Быстро оглянувшись, я увидел будто бы очнувшегося Большакова. Лицо его мгновенно порозовело, и он, двигая локтями, вырывался из рук поддерживавших его соседей.
- Находясь в увольнении, эти курсанты, - продолжал тем временем милицейский начальник - стали свидетелями тяжкого преступления и, действуя, как учили, задержали особо опасного преступника!
Спиной я ощутил, как сзади началось возбужденное подталкивание, пожимание рук и похлопывание. Строй вздрогнул и зашатался.
- В благодарность от органов охраны правопорядка, - продолжал генерал Торопов, - принято решение наградить отличившихся курсантов наручными именными часами с надписью «От УВД за мужество»! Младший сержант Пузанов!
Пузатый вышел из строя и быстро, но не теряя достоинства (он вообще умудрялся сохранять его даже во сне), подошел к спустившемуся с трибуны начальнику УВД. Тот вручил ему часы, пожал руку. Лёха козырнул и скорым шагом двинулся на место. Навстречу ему уже вылетел, услышав свою фамилию, Иванов. Едва Пузатый встал в строй, как мы, стараясь не нарушить равнение, вытянули шеи, пытаясь разглядеть получше замечательные часы в открытой коробочке. Толком увидеть ничего не успели: потому что уже мчался обратно с точно такими же Олег Иванов, а навстречу ему, расталкивая строй, смешно выбрасывая кривые ноги в клоунского размера ботинках и улыбаясь так, что казалось, уголки рта достигают пуговиц на околыше большой не по размеру фуражки, выскочил Большелапов. Не добежав до милицейского генерала десяток шагов, он перешел на такой строевой шаг, что при каждом подъеме ноги на угол, близкий к прямому, Шуру заносило в сторону, и он здорово походил на пьяную модель, решившую спародировать парадный аллюр. Усердие его было вознаграждено. Повысив голос, генерал Торопов прокричал на весь плац:
- А курсант Большелапов, как, так сказать, самый активный участник задержания, награждается не наручными, а карманными часами с надписью «От УВД за мужество», - и положил в уже протянутую шурину руку огромную серебристую луковицу.
Шура козырнул так, что фуражка съехала на затылок, выкрикнул «Служу России», но развернувшись, не бросился в строй, как делали до него, а вытянул руку перед собой и показал всему училищу часы. Сверкнула отброшенная пружиной крышка, и над плацем разнеслась тоненькая мелодия курантов. Вздохнул грудью трехтысячный строй, и только после этого смешно подбрасывая назад ноги, Большелапов побежал на свое место.
Через час, после того как улеглись попытки всех сразу рассмотреть удивительные часы, и уже сидя в учебном классе, мы узнали историю вчерашнего подвига.
Отправившись на Главпочтамт за деньгами, друзья попали в переделку. Едва Пузатый встал в очередь к окошечку, а Иванов отправился изучать правила почтовых переводов на Украину, Шура Большелапов вышел покурить на крыльцо. В те времена улица перед зданием Главпочтамта могла служить декорацией к фильму о расцвете кооперативной торговли. Разнокалиберные ларьки, лотки, просто бродячие продавцы всякой всячины запрудили ее, едва-едва оставляя место для проезда машин. Коробейники разложили свой товар и на ступенях лестницы, ведущей к главному входу на почту, перед которым Шура, достав папироску, собирался насладиться созерцанием кооперативного пейзажа. Тут-то он и заметил, что к одной из покупательниц, склонившейся над лотком и что-то там ощупывавшей руками, подскочил плохо одетый вертлявый мужичонка и схватил ее сумку. Но покупательница, типичная ярославская тетка – крепкая, грудастая и голосистая, несмотря на неожиданность нападения, сумку не выпустила. Наоборот, она потянула ее на себя, увлекая и тщедушного грабителя, да еще и принялась истошно кричать, перекрывая своим голосом рыночный гам. Мужик дернул сумку еще раз, и еще, и вдруг достал что-то из кармана, ткнул тетку и бросился наутек.
Как раз в этом момент на крыльцо вышли еще двое наших героев и поинтересовались у Шуры причиной переполоха. Не выпуская «приму» изо рта, он лениво показал на оседающую у лотка покупательницу, сквозь прижатые к животу пальцы которой сочилась кровь, и на налетчика, который пытался прорваться сквозь хаотичные наставленные лотки, и толпу, мечущуюся между ними.
- Давай догоним? – деловито предложил Пузатый.
- Давай, - ответил Иванов и мечтательно добавил, - наваляем по первое число...
Большелапов только солидно кивнул и, рванув с места, они бросились за убегавшим преступником. Если бы они были не выпускники, а курсанты, скажем, второго курса, то, наверно, они догнали бы бандита тут же, на месте. Но недавняя стажировка в войсках, во время которой высохшие за четыре года обучения животы раздулись до вполне себе начальственных животиков, давала о себе знать. Погоня продолжалась долго – минут пять. Наконец, преступника догнали, недолго думая, дали ему, в целях обездвиживания, по шее и по некоторым другим местам, связали брючным ремнем и передали подоспевшему наряду милиции.
Забирая ремень обратно (на грабителя уже надевали наручники), ребята собрались с удовольствием перекурить и обсудить произошедшее. Однако, к их удивлению, не отпустили, а увлекли в местное РОВД в качестве свидетелей. Здесь-то и началось самое страшное. Начальник милиции, увидев задержанного, кинулся обниматься с героями. Оказалось, что ханыга был несколько раз судим и уже не первый год находился в розыске за подобные преступления. Вне себя от радости, начальник отделения то и дело кидался к телефону – звонить в училище, чтобы сообщить о подвиге героев-курсантов. «Не надо!», - взмолились те, посмотрев на часы – до начала увольнений оставалось еще столько времени, что его хватило бы на то, чтобы отчислить всех троих. «Не надо звонить!» - упрашивала начальника милиции героическая тройка битые два часа. Наконец, успокоившись, он пообещал им не сообщать в училище до двух часов дня, но… Едва курсанты, подписав все необходимые бумаги вышли из здания РОВД, как милиционера обуял новый приступ благодарности и он набрал номер дежурного по училищу.
На КПП боевую троицу встречали. После недолгого выяснения обстоятельств дела дежурный по училищу отвел всех в гостевую комнату, приставил помощника, приказав тому никуда «этих троих» не выпускать, а сам пошел писать рапорт. Дежурный полковник был выпускник не пехотного и не (упаси Бог!) танкового училища, а нашего – финансового. Само по себе это уже свидетельствовало о более тонкой, чем у строевиков, душевной организации и подтвердилось на практике: он оформил телефонограмму из милиции на два часа позже, чем получил ее на самом деле, и, выждав на всякий случай еще немного, выпустил затворников из гостевой, сообщив правду только командиру роты.
Ажиотаж по поводу поимки рецидивиста, а главным образом, по поводу подаренных часов продолжался до глубокой ночи. Вернувшись в казарму после ужина, мы обнаружили в кубриках свежие номера местной молодежной газеты со статьей «Подвиг курсанта»: «Через весь город шла долгая утомительная погоня. Но в конце концов воин-спортсмен, самбист-разрядник курсант А. Большелапов настиг преступника и отточенным приемом обезвредил его. Подоспевшие друзья помогли скрутить бандита и доставить его в милицию. Гражданка Комарова получила легкое ранение и уже выписана из больницы».
Сидя посреди комнаты на качающемся стуле, одетый в огромные сатиновые трусы и обутый в два левых тапочка, худой как смерть, «самбист-разрядник» попыхивал папироской и прямо из трехлитровой банки пил пиво. Снова и снова он с удовольствием перечитывал заметку, вспоминая и рассказывая нам ускользнувшие поначалу подробности. К часу ночи все, включая героев, уже порядком устали, и вошедший проверяющий не нашел признаков нарушения распорядка – рота спала. Все шло к тому, чтобы утром эта странная история начала забываться, а к обеду и вовсе осталась только в памяти троих счастливых обладателей часов с надписью «от УВД за мужество». Но все вышло иначе.
Стоя утром на построении, мы увидели на щите объявлений перед учебным корпусом новую стенгазету. На лист ватмана была тщательно перенесена вся история задержания рецидивиста, скопированная из вчерашней «молодежки». Но теперь мы смотрели на нее другими глазами. Кое-что, чего вчера, в пылу обсуждений мы не заметили, сегодня кололо нам глаза. С трудом дождавшись традиционного выхода на спортгородок и выслушав внушение «чтобы никто сегодня на почту не ходил – хватит нам героев!», мы втроем, без Большелапова, отправившимся в Первую общагу делиться с девушками воспоминаниями о подвиге и хвастать подаренной «луковицей», вернулись в училище и потихоньку открепили стенгазету со щита. Через мусорку мы выбрались за территорию и стремглав бросились в Третье женское общежитие, в комнату № 20, где мы частенько дневали и ночевали и где жила наша лучшая подруга, чья фамилия по иронии судьбы была Комарова – такая же, как у зарезанной ханыгой и по счастью выжившей тетки.
На наше счастье, Маринка была дома. В любимых стоптанных тапочках, длиннющей морской тельняшке и с небрежно заколотыми волосами она задумчиво ела из сковородки холодную яичницу из одного яйца. Иванов, свернув стенгазету в рулон, побежал к учебному корпусу пединститута, а мы набросились на Маринку и, мгновенно уложив ее в постель, натянув до самого носа тоненькое одеяло в истрепанном пододеяльнике со штампом «ЯВВФУ», попытались объяснить ей, что происходит. Поняв, что это займет море времени – явно больше, чем было в нашем распоряжении, мы строго-настрого запретили ей разговаривать, разрешив только стонать и ничему не удивляться.
Между тем Олег быстро прикрепил училищную стенгазету на доску объявлений пединститута. Он успел как раз вовремя. Получив очередные предсессионные указания, из учебного корпуса повалил народ. Поскольку кроме нашей газеты никаких других объявлений на доске не было, многие останавливались перед ней – покурить и почитать. Дочитав до конца, милые северные барышни вскрикивали и мчались в свои комнаты, чтобы достать из заначки самое дорогое, прямиком отправиться в комнату №20. А самым дорогим в те голодные годы была просто… еда.
Мы с Пузатым были готовы к приему гостей – горестно сгорбившись, сидели на краю кровати нервно стенающей Маринки и старались не смотреть на входящих. А пришедших пособолезновать и поддержать было много. Все они несли пакеты с едой – от домашнего сала, нарезанного большими кусками, густо посыпанного крупной солью и закатанного в литровые стеклянные банки, до бог весть где взятых апельсинов. Наконец, кто-то, пыхтя, притащил арбуз, которых в это время года не было, наверно, даже в Астрахани.
Этот арбуз нас и выдал. Когда Маринка с выпученными глазами в очередной застонала, изумленно глядя на здоровенный зеленый шар, который девчонки пытались пристроить ей между ног, мы расхохотались и были раскрыты. Удивительно, но никто не пришел забрать свои дары и, что еще более удивительно, никто не вернулся с друзьями, чтобы набить нам лица. История кончилась вполне благополучно и только до сих пор, слыша о том, что кого-то наградили ценным подарком, я все время вспоминаю удивительные карманные часы с надписью «От УВД за мужество» и Маринку, закутанную в одеяло и безуспешно пытающуюся понять, почему ее соседки, глядя на нее, плачут и выкладывают на постель пакеты с едой…
Александр Куланов